I
ЖИВЫМ

***
А.

А зачем же мы зимой вышли с тобой?
Белый свет истлел, осыпается снежной трухой,
Тленом, пеплом, прахом, золой.
Да и мы ветшаем, точимся, скрадываемся, стираемся пургой.

О, сегодня ты молод, и молод будешь завтра.
Снег - не седина, снег, а не старость вяжет ноги.
На языке привкус ворса шарфа,
Запотели очки, в носу - лед, в остальном же мы боги.

Только что весны все нет, и снег все глубже и холоднее.
Разве ты не закутался в шарф поплотнее?
Да он тлеет на твоей шее,
Горит ледяным пламенем, все редея.

Это ветер зимний выдувает из сукна шерстинки,
Это сугробы протирают, проедают ботинки.
Пробиваются к горлу льдинки,
И растут как плесень снежинки.

Снежинки-то - паутины белые с пауками,
Оплетают лицо - не отдерешь руками.
Холодные - а в коже прожигают морщины
Снежные паутины...

А снег въедается в кудри сединой - не вывести,
А сугроб горбом на хребет ложится - не вынести,

Зубы заледенели, льдинами стали, тают -
Вот и десны уже язык ласкают.

А ведь мы шли с тобой со свадьбы, к постели.
Только вот, не успели....

А давай-ка приляжем тут, ведь и кожа уже тоньше папиросной бумаги -
Мы с тобой наги...

Видишь сердце мое - уголек? Я вздыхаю, затягиваюсь в последний раз -
Раз - и сердца огонь погас,
И осыпался пеплом сухим
К белоснежным костям твоим.

***
А.

Ты вышел, но присутствие осталось,
И луч как шрам обезобразил стол.
В моем окне так много отражалось,
Что даже через край переливалось,
И блеск стекла лицо мое колол.

И верной быть окно мне помогало –
Оно всему училось у тебя –
И как очки твои оно сияло,
И целый мир с насмешкой предлагало
И выпрыгнуть манило, не любя.

САПФО
А.М.

Где душа твоя, когда ты спишь?
Хоть бы раз слеза забрезжила сквозь ресницы.
Как крутое тесто лежишь,
И живот вздымается. Ничего, говоришь, не снится?

А подушку душишь. Меня бы так обнимал.
И не знаешь: я твой пот ночной как жемчуг собираю.
Преешь в куле маминых одеял.
А я словно карту луны твою пятнистую спину читаю.

Морем Спокойствия поворачиваешься ко мне.
Вижу гряду позвонков как барханов пустыни.
Напрасно тянусь как ребенок к низкой луне
Напрасно тянусь к мужчине.

Да любовь мне твоя не нужна.
Близко ты слишком. Другое бы надо:
Я на ложе одна.
А надо мной – Плеяды.

***
Т. Х.

Вот и ты, девочка, вышла замуж.
Почему - не знаю. Беременна ль ты? Влюблена ль? Со скуки ль?
Гостьей нынче заснешь, проснешься хозяйкой. А там уж -
Руки покроет кора, лицо - паутина, живота поднимется купол.

Как белый атлас холодом отливает вдовьим, синим. Обод золотой искорежит девичий палец как стебель.
Гости пляшут. Дрожит винегрет в тарелках.
Каблуки стучат, заглушая стук зубов твоих. Слеза падает на кусок хлеба.
Хлеб впитывает словно губка. Как мелко
Болото Стигийское по сравнению с хлябями хлеба насущного - затянет всех.
Рыхлый, как земля, ржаной, замешенный на поте.
Нож затем всегда и взрезает хлеб, чтобы поле всегда взрезал лемех,
Для того, чтобы хлеб ножом взрезался. И смерти нет работе.

Вот и ты, девочка, стала землей.
Пирожок свадебный отдает кутьей.
Гости пляшут хороводами, вприсядку, вприпрыжку.
Слушай стук их подошв - комья почвы стучат, точно так стучат в гробовую крышку.

СТАРАЯ СОБАКА

Состарившись, собака приобрела черты игрушки и человека.
Стала религиозно относиться к хозяину - в какую сторону он ушел, в той у нее и Мекка.

Стала бояться темноты и толпы. Как в кашле трясется в лае.
Седая на брыльях, не добрая и не злая,
С глазами, мутно светящимися, как мясо перламутровой селедки.
Стала неловкая - смахивает хвостом сапожные щетки,
И, как совесть ниспосланная, напоминает хозяину о разорванном мишке плюшевом и разбитой лошадке,
О ребенке ударенном, о жене не прощенной, о выброшенной иконе и умерших деде и бабке.

***

Снег кипит и раскисли огни.
Не запахивай шубку, а застегни -
Ведь не буду тебя обнимать по дороге -
Разлюбила - сказала - прости ради Бога.

Я простил. И прощусь на твоем пороге,
И в оконце взгляну на тонкие ноги,
Что взбегают по лестнице в никуда,
Да еще, как в рай, навсегда.

Что ж, любовь - не камень на нежной шее.
На обратном пути разлюбить сумею.
Научила любить, целовать и ждать -
Так научишь и забывать.

Сапоги в разъедающей кожу соли -
А другой пусть не будет боли боле.
Я могу забыть, я могу забыться,
Даже этому я готов у тебя учиться,

Шубка-зверок, чьи меха глубоки,
А ножки белы и остры как клыки.

И душа твоя на дне мехов,
А моя душа на дне снегов.

И слеза твоя от краски черна,
А моя от белых огней не видна.

***
Т.

Кольчатый шнур телефонной трубки,
Кольчатый червь, не точи мне душу...
На карнизе голуби и голубки -
Живая лепнина, которую я нарушу,
Окно раскрыв, как прозрачную книгу.
Были строки на небе - но кляксами облаков расползлись чернила -
Это я уже плакала, когда умер Сигурд
И Гудрун красоту с лица слезами смыла.

Трубка курительная - подбородок тяжелый Германии.
Муза немецкая в сапогах Бисмарка и бальном платье.
Шпилей Кельна носы журавлиные ранее
Тянулись ко мне, как римские копья к Распятью.

Но теперь вместо Кельна я вижу игольницу -
Гретхен и Марта утыкали иглами.
Взять бы хотела - да до крови колется,
Хоть и оставлена пальцами милыми.

Скоро увидишь - словно в термометре падает ртуть,
Алые стрелы по шпилям кельнским ползут -
Это ведь кровь моя, я укололась о Кельн,
Словно Царевна Шиповничек о веретенный терн.

Пусть же Рейна волна - золотой воды позвонок -
Напомнит тебе про телефонный звонок.

***
Т.

Я хочу увидеть наяву
Путешествие Петербурга в Москву.

Хочу увидеть: Нева, гранит ломая, как лед,
Сокращает волны как мышцы -
Гусеницей в Москву ползет,
Обгоняя Медного Всадника, безумного, как Ницше.

Я хочу увидеть жало Адмиралтейской осы
И Васильевский остров в линий кителе.
Гирю Исаакия бросьте на наши весы,
Чтобы выправить чашу Христа Спасителя.

Я хочу увидеть колонны растреллиевские, худые, как мощи,
И Петропавловской крепости ладью,
Чтобы она, выглаживая Красную Площадь,
Шах поставила нашему Кремлю.

Деревья (в зеленой одежде мавры),
С драгоценностями затейливые ларцы -
Дворцы
И сервизные церкви и лавры

Я хочу увидеть в гостях у Москвы,
Держащейся за кольцевой дороги швы.

После этого переезда
Выйдешь утром ты из питерского парадного подъезда
И окажешься в моем московском дворике.
Тогда я скажу тебе без риторики:

Чтобы этого впредь не случалось,
Нужна одна малая малость:

Приехал - и позвонил мне,
Так как голос твой - нож в горло тишине.

Звони же, а то кислота тишины
Пожирает пространство от столицы до Петербурга
Так же нелепо, как зрителей рваные сны
Зажевывают пьесу бездарного драматурга.

И теперь: куда мне девать Петроград?
Он обрушился на Москву, как град.
Забери-ка его назад.

Но оставь-ка мне только Финский залив -
Он темный и сжуренный, как чернослив,

К тому же твоих отражений полн.
Я буду листать картотеку волн.

***
Т.

Бог розу свил в бутон как свиток Мухаммада -
Не развернуть, молитвы не прочесть.
Румяней гурий персики Багдада,
Халва горчит, как лесть.

Не кровь бежит по жилам телефонным,
Не сердца пульс - мембран - слагает голос мой,
И море - как кинжал, убийцею наемным
Вонзенный меж тобой и мной.

Но все же солнце нас объединяет:
Когда смотрю в сияние его,
Оно мой взор наклонно отражает,
Чтоб он коснулся глаза твоего.

А по ночам я чувствую твой взгляд,
Мне переданный отблеском Плеяд.

***
Т.

Костер, как всадник, из тумана
Скакал, не двигаясь, ко мне,
В траве железной. Чингисхана
Я видел скулы на луне.

Я знаю: звезды - пепелища
Стоянок, бывших до моей,
И кто-нибудь мою отыщет
В одной из ледяных степей.

И как луна, мой череп будет
Свет отражать чужих костров.
И правнук мой меня осудит -
Строитель новых городов.

***
Тане З.

Слеза течет по тени от ресницы
И капнет с кончика у губы.
Заглядывают в окно синицы,
Наклоняют раскрашенные лбы,
Утешают тебя.
Глазки у них черные, как жучки.
Если даже мы с тобой не можем жить, не любя,
То как же ты говоришь: Бог не любит тебя?
Как вместительны твои зрачки:
Окно, желток берез, желтушные пичуги на ветках.
Воротник влажный от слез.
Слезы в тенях от ресниц как рыбки в сетках.
Ты говоришь, не представляешь души без тела?
Посмотри в зеркало: твое отражение - это тело, а ты - душа, которая отлетела!
Разве ты не видишь, что синиц глупых -
Грудки у них выпуклые, как лупы -
Послал к нашему окну Бог,
Чтобы я тебя утешить смог,
Чтобы ты, сидящая в кресле, ссутулясь,
Улыбнулась.

Вспорхнула синичка,
Ветка закачалась налегке.
Поплыла ресничка
В слезном ручейке.

***
М.А.

Темный поезд промчался, и только в окне
Белый локоть мелькнул и запомнился мне.
Я подумал: "Не ты ли, Марина,
Проезжала,
От мужа бежала?
Как заснули соседи-мужчины,
Ты ль в плацкарте постель расстилала?"
Мне казалось, я локоть любимой узнал,
Что на фоне казенных мелькнул одеял.
Как же я тебя в эту ночь ревновал,
О, когда бы ты знала!
Почему же такое бывает со мной:
Как чужая судьба черный поезд ночной,
И как смерть не чужая – моя.
В нем любовь моя и чужая жена
Расстилает постель у окна.
И курю у насыпи я.

***
Л.А.

Неужто будет это –
Рука моя легка:
Плывет парное лето,
Свернули с большака,
Прошли ничейным садом.
Два дома и река.
Мой Бог! Два дома рядом,
Июль, река мелка.
И в доме я хозяйка,
Хозяйка в доме ты,
А у домов лужайка,
Дремучие цветы.
Играют наши дети,
И брат придет к пяти.
Все это есть на свете,
Но к свету нет пути.

СОН ПЛАТОНА
К.А.

Веял подземный бриз,
Мы разминулись в метро:
Ты ехал вверх, я вниз.
Это уж было с нами.
Это подтверждено
Твоими, философ, снами.

Души одни тогда
Словно пакеты из целлофана
В высшие сферы вздымались.
Походя опустошались:
То, что копили года,
Сыпали из карманов
Памяти. Как тяжелы
О жизни воспоминанья!
И как иголки малы
Страстные их желанья.

Всё подымаясь ввысь,
Мелкое и тяжелое
Души бросали вниз,
Чтобы явиться голыми
В парадиз.

Души тогда другие,
И среди них моя,
К земле спускались, нагие,
Прозрачности не тая.


То, что, поднимаясь, другие бросали,
Мы, опускающиеся, подбирали:
Мелкие иглы страстей,
Комья грязи, осколки камней,
Обрывки, ошметки, бинты.
Я взяла то, что выбросил ты.

Мы все ниже и ниже спускались,
И вещи в руках изменялись.
Тупая игла в мою душу вошла
И любовь мою жизнь навсегда проняла.

Мусор, с неба снесенный,
Теперь у меня не отнять:
Грязь обернулась родной землёй,
Камни – богатством земным,
Погремушка – законом.
Души чужие стали роднёй,
Бинт в чужой заскорузлой крови –
Стал уменьем этим моим.
Это ты меня отравил
Растворенным в твоей крови
Умением понимать:

"Все, что в жизни считаешь дарами,
Все, чем благословили душу боги,
Есть только грязь, твоими же башмаками
Нанесенная в дом с проезжей дороги"

***
Черепахе Чемоданова.

Черепаха Чемоданова -
Ползучая мечеть,
Путь проделываешь заново,
Проделанный на треть,
Поедая ворс ковровый -
К двери, к двери.
На себе ты носишь ноготь Люцифера -
Страшная обнова.
Где же вера?
Твой хозяин спит в одежде
И в поту.
Раньше он служил надежде -
Теперь невмоготу.
Раньше он искал любовь -
Теперь уж нет.
А соседкина свекровь
В коридоре выключает свет.
Черепаха, ты на цыпочках, на коготках,
Ты монахиня, отшельница среди черепах.
Ты в ковровую пустыню уползла
От капустного заманчивого зла.
Ты упорству хозяина научи,
Он помолится - "аминь" прокричи,
Вопиющим камнем стань, черепаха,
Чтоб восстал человек из праха.

***
И.С.

Был вечер засвечен как фотопленка,
И солнце чешуйки счищало в кусты,
И белыми были ноги ребенка,
Как рыбы выловленной животы.

И лески дождя зачастили в речку,
И солнце плавало тут и там,
Билось о мелкой волны насечку
И било рыбу по животам.

И, как похищенные невесты,
Завернутые в серебряные ковры,
Рыбы в поисках мокрого места
Вставали на головы и хвосты.

И под осколками дождевыми
Дети смотрели, как в блеске пут
Рыбы к реке уходят живыми –
О солнце режутся, но идут.

СТАРИК

Ночной туман – иль я уж близорукий?
Конечно, я когда-нибудь пойму,
Что старость есть блаженная наука,
Но я иду к подъезду твоему.

А в темноту вонючего подъезда
И в темноту, любимая, мою
Звездою золотой глазок глядит как в бездну,
А я как ночь у двери дня стою.

О, не туши светильник в коридоре!
Пусть светит, дева мудрая моя,
Пожалуйста, подумай и о воре,
Свет у тебя в ночи ворую я…

Но выключатель щелкает. Я слеп.
Ищу на ощупь лестницу во мраке.
Я стар – уже поэтому нелеп.
В подъезде лают сонные собаки.

Я выхожу из темного подъезда,
И улица темна, а я сутул,
И без очков уже ни звезд, ни бездны…
Уснула ты, дверной глазок уснул…

И как перегорающая лампочка –
Накал в ней чахнет, как больной в тюрьме, –
Ночная пепельная бабочка
Мерцает и смеркается во тьме.

***
Каллиграфическую трель сказала птица,
А до того все причмокивала, целовала.
Только цветы белеют как ангельские лица,
Цветы черемухи - как яхты у причала.

А соловей-сверло все целится,
И звезды просверлил иглою голоса,
Все сердце ищет и прошить надеется.
Луна накладывает света полосы.

Как просто спрятаться от снайперской наводки красоты –
Закрыть окно.
Но в комнате моей, в моем тылу есть ты,
А это все равно,
Что все, оставленное. Есть в тебе и птицы,
И звезды, и деревья, и цветы.
И все, что Богу только снится,
И ты.

РАКИ

Раки
Подводные хоккеисты
Тумана донного хаки
Месят клешнями илистыми

Наденут алые латы
Георгия Победоносца
Легиона речного солдаты

Мне нравится раковый остов –

Каменная скорлупка огня
С усами, с глазами
Мне напоминает меня
В общении с вами
Вы не знали меня живой
Не видели мучительной гибели
Вы знакомы с глянцевой кожурой
И с тем, что из нее выели

Но пока шпильки рачьих глаз
Не смахнула официантка в мусор
Они смотрят на вас
Мертвые бусы

Смотрят на пятна
На шашни
Не жалея о том, что шли на попятный
Как в рукопашный

ПАОЛО И ФРАНЧЕСКА
Чемоданову

"Я бы хотел ответа
От этих двух, которых вместе вьет
И так легко уносит буря эта"
(Данте. Божественная комедия; Ад, Песнь пятая)

Как любим мы гулять в осенних рощах, любодеи.
Средь холода и шороха и ветра вдруг опомнишься, и "Где я?"
Спросишь. Не во втором ли я кругу счастливом,
В том адском золотом кольце, где клена лист и сливы
Лист, не разлученные, влекутся ветром и любовью,
Объяты холодом и страстью, пронизаны признаньями. Скорей бы в ад, Паоло.
Мне холодно и здесь, а там-то будешь ты.
И мы друг к друг сможем так прижаться, как прижимаются листы,
А люди нет, не могут. Мне приснилось: нас Данте Алегьери подобрал
И в книгу заложил меж тех страниц, что с донной Беатриче он читал.

ХЛОЯ

Хлоя бессмертная, где ты живешь теперь?
Сколько ты смертных мужей схоронила?
Чтобы оплакать хотя бы одну из потерь
Влаги юных очей твоих не хватило.

Вечная молодость, о, как легка голова!
Смех вылетает из уст как из врат жемчужных.
Песни, шутки да имена любимых – слова
Иные твои не колеблют связки. Да и не нужно.

Сколько раз тебя увозили и уводили!
Сколько серег златых и колец ты роняла во сколько морей!
Сгнили те корабли и разбились те автомобили,
Мелом стали моря. По-другому уложены кудри у Хлои моей.

Как же ты за вечную младость расплатилась с судьбою?
Твои стопы легки, как лилей лепестки.
-- Расплатилась утробою вечно пустою.
Не сплели колыбель камышовую аркадские пастухи,

Не кормила дитя в Галилее, главою
Не клонилась в России над люлькой с дитем.
И затем остаюсь я так долго младою,
Чтоб задвигалось чадо во чреве моем.

***

Все льются тополя и клены
Сплошным потоком золотым –
То словно в сон, лес в осень клонит,
Пыльцою свет стоит над ним.

Но этот мир, послушай, наш ли?
И наше что-нибудь в нем есть?
Ведь только приступами кашля
Бывают электрички здесь.

Как отступившие от Бога
Или сменившие страну,
Идем по гравийной дороге
В уже чужую тишину.

***
1.
Стряхивая снег с моего воротника,
Ты сказал: нас должны похоронить рядом.
Ведь вот вытянется из неба Божья рука,
Зашевелятся, заволнуются кладбищенские гряды,
Засверкают, заблестят костяные клады
И земля прорастет мертвецами
Словно весной - цветами.
Какая ты будешь бледная, в мятой молочной плоти,
Как ты, воскресшая, будешь нуждаться в заботе!
Тогда моя, крепнущая на глазах, рука
Землю стряхнет с воротника
Белого савана твоего. И ты вспомнишь то,
Как я стряхивал снег с воротника твоего пальто.

2.
Череп мой, почерневший от почвы и времени,
Треснет, как луковица тюльпана,
И я из собственного темени
Как цветок проросту и встану.

Смерть косу обратила в соху.
Я увижу новую землю, старый прах могильный стряхивая как шелуху.
Я увижу людей, прозрачных, как виноград,
Поднимающихся из могильных гряд.

Мы, как маленькие, будем учиться ходьбе,
А лучи, преломляясь в неплотных телах,
Заиграют радугами в животах
У воскресших. Я пойду к Тебе.

И трава впечатается в мои ступни,
Мягкие, как хлеб, твердеющие на глазах.
Я пойду, и будут пяди как дни,
День – как шаг.

Ты вложил в человека дух, как запах вдохнул в цветы.
Когда подниму я взгляд на Восток,
Увижу: небо мое - Ты.
Я распущусь пред Тобой, как цветок.

        ИАКОВ

В зыбучих стадах
Он тонул, как в песках,
В песках он тонул, как в годах унижения.
Песок скрипел на его зубах,
И, вместо сахара, на устах
Блестел. Но Иаков знал: поколения
Детей Рахили песками придут,
И земли затопят, и топи пожрут.
Песчинку Иаков держал во рту,
И обволакивал языком,
Он из нее растил Жемчужину. Ту,
Что Матерью Бога сияла потом.
В том и проблема бесчисленности песка,
Что он – пустыня. О, что завещал мне Господь!
В Землю, текущую медом, пустыня придет!
Но первый песок в меду увязает пока,
И стены храма строит Божья рука
Из меда и из песка.

ЛАЗАРЬ

Иду ль я поздно или рано,
Гулять, иль возвращаюсь в дом,
Старик бездомный, полупьяный,
Скитающийся с мерзким псом,
То спит во дворике на лавке,
Пугая кошек и детей,
То роется на нашей свалке.
И в черных язвах до локтей
Его негнущиеся руки.
По исчислению вины
Я буду в бесконечной муке
К нему взывать из глубины.

СИМОН КИРИНЕЯНИН

Звездной иглою глаз мой маня
В чаще сияя
Чаша сия
Смертно страшила меня.

Думал я о Небесном Отце
Когда рядом дышали спящие пары
От напряжения на моем лице
Лопались капилляры.

Но за деревьями чаша одна
Зев раззевала
Мне показала -
Мусор стоит у луженого дна

Как я просил просил Судию
Чашу другую…
Из нержавеющей кружки я пью
Воду сырую

Ты мне не дал моего креста
Но возвращаясь к своей лачуге
Все же сорву мозоли от плуга
Крест понеся Твоего Христа

II
МЕРТВЫМ

***
На бессмертие Филиппенко Юли.

Филиппенко Юля! Голубые виноградины - глаза твои.
Ты уходишь с луга, поворачиваешь налево.
Подожди, останься, цветов нарви -
Видишь, сколько кашек, ромашек, львиного зева.
Ты все вниз, по тропинке, к погребу. Погоди!
Уже забрезжил мрак жидкий!
Холодно, сумерки. Обернись! Назад иди!
Филиппенко Юля! Не стой у калитки!
Впереди у тебя - мрак, овраг, обрыв.
Неглубокий, но верный зев могилы.
У затылка - свет, яблоня Золотой налив,
Даже львиного зева нет - скосили.
Как же ты - постой - уже за чертой? Поверни щеколду, оставь ограду.
Не к лицу Филиппенко Юле умирать! Голубому не виться на кладбище винограду!

Пусть земля распадается под твоей стопой,
Оголяя бесстыдно черепа-колени,
Пусть кусает за ноги перегной,
Костями клацают мертвецов поколения, -
Ты не с ними. Гробницы пусть землю поднимают углами
Как шампиньоны - белыми лбами,
Крестам кладбищенским - скелетам огородных пугал - кричи: "Я не с вами!"

Ах, гонится за тобой земля,
Что за червивый цунами!
Борозды-рты разевают поля.
Филиппенко Юля! Останься с нами!
Мы, живые, идем купаться на пруд,
В сад гулять, собирать яблоки, уснем под деревом.
Гробы в подмышках у земли трут,
И она скалится взбесившимся зверем.
Выставляет корни, чтобы ты, Юля, споткнулась,
Раскрывает топи, чтобы ты, Юля, увязла.
Комкается ландшафт простыней, холмы, сутулясь,
Тянутся к тебе. Камни покидают стойла и ясли.

Ах, земля засыпает тебя, Юля!
Вот и череп праотца Адама в земляной клоаке
Сияет, как звезда Вифлеема в ночном мраке.
Вырвись в полдень, в 15-е июля,
В жару, на луг, к пруду, к саду, к яблоне. Видишь - две стрекозы!
Только горб еще, не гора на спине твоей - ползи!
Хватайся за стрекозиный хвостик,
Хватайся за паутинный мостик,
Держись за яблоневый листок,
Еще виден твой ноготок,
Еще виден тебе свет,
Тонкой ниточкой меж камней
Вьется, держись за ниточку, ползи по ней,
Есть ниточка - смерти нет!

Из земли, из земли лозой вейся, голубой виноград.
Лоза, голубым виноградным ручьем беги к пруду, на луг, в сад...

***

Как
Тесен в аду мрак!
Словно в земле без гроба погребены грешники в темени.
Кипит темнота, как
Смола вязкая, текучая змеями.
А и огнь-то черен. Горю, плавлюсь, мрак давит.
Но все же есть и отрада:
Грешники ада!
Ради праздника Воскресения вам, как мне, Господь по оку оставит.

Глаз, чтобы видеть рай далекой звездой,
Глаз,
В спасение лаз,
Глаз, чтобы взглядом рая гранить алмаз
Вдали, в высоте,
В колючей иглистой красоте.

Рай, колющий глаз иглой,
Болью глазной вечно со мной.

На нитку света нанизаны бусины грешных глаз –
Это Богово ожерелье – так Он помиловал нас.

И взмолился я раз
К той, что сияет на лоне Авраама:
"Больно мне, мама!
Как ликуешь ты там, если я, сын твой, здесь?
Пусть достигнет тебя такая весть:
Хоть я тут в обиде и в тесноте,
Я давно забыл, что в аду,
Потому что знаю: ты – в высоте,
Своим светом кормишь звезду.
И от этого ликую и я,
Возлюбленная моя!"

И мой шепот рая достиг тотчас,
И заплакала мать обо мне,
И слеза ее замутила алмаз,
И свет задрожал в вышине.
И летела слеза, прожигая мрак,
И была тяжела, как камень,
И была она горяча так,
Что как снег таял адский пламень.
И попала слеза в мой единственный глаз
И спалила его тотчас.

Адского пламени горячей
Слезы из материнских очей,
Слезы любви и скорбей
Адской смолы страшней.

И теперь я слеп, и слеза во мне
Жжет меня и рвет как огонь в огне.
Все, что раньше казалось адом,
Оказалось прохладным садом.

***

-- Что случилось с вашим мужем?
-- Он, знаете ли, умер и стал нам не нужен.
-- Какое горе!
-- И не говорите! Пришлось потратиться на крематорий.
Мой муж не думает о семье!
Мусорное ведро перестал выносить совсем,
Работу бросил и, я конечно не знаю,
Но, кажется, у него есть другая…
Ночевать-то приходит, но, знаете, прозрачный такой,
Висит в темноте то слезой, то звездой,
Колеблется воздухом, как водоросли водой.
Я ему: - Выпей кофе!
А он: - Четвертого ноября надо предотвратить катастрофу!
Иначе быть войне!
Но я же, знаете, гордая: отворачиваюсь к стене.

КАМЕШКИ

Скруглило бочки житейское море.
Это ли горе!
Нежное брюхо воды не царапай, шпат неотесанный.
Это она слизнула тебя с утеса.

Что из того, что мы отломлены от одного куска?
Море умеет ласкать:
Раны мои зализала вода.
Я не узнаю тебя никогда.
Гладкие мы, а не можем друг к другу прижаться:
Только плечами толкаться,
Округлыми, твердыми, словно у Антиноя.
Ревность моря тому виною.
Мы одинаковые, мы одинокие. Но что это надо мною
Не тонет тонущей лентою света,
Радужным плавником не уплывает
И, как медузою, ризою цвета
Меня одевает?..

Камешки, как вы красивы в воде!
Выбрать самый красивый не может дитя.
А вот уже не может понять
Где же он, где?
Только что был на песке.
Высохла красота. Умерший камень в руке.

Вечному морю кажется, что скала
Тает, словно мороженое под приливами языка.
О, не изблюй меня, море, из уст своих! Но волна ушла.
Песок – это смерть, зыбучее кладбище. Из песка
Камню как зубу не прорости,
Не вырваться из песочной горсти…

***
В. С.

Раньше ласточки в аид путь знали:
Шелк неба крылатые ножницы надрезали
И за подкладку риз Господних
Души вкладывали достойных,
А других в преисподнюю,
Пазуху мира исподнюю.

Теперь же воробьи поселились в метро,
В земное нутро.
Там вечное лето, пещеры разносят звуки,
Крошки рассыпают человеческие руки.
Воробьи же воруют души пассажиров.
Ах, быть бы живу! Не до жира, -
Унесут душеньку в горло туннеля!
Глядь – а уж и пальцы посинели.
Не догнать воробья с душой в клюве
В туннеле-ветродуве.

***
Памяти В.С.

Дождь, унеси меня на ниточках своих,
На жилках шепота прозрачных,
Ты – многоножка, на своих двоих –
Я, побежим искать утраченных.

Они гуляют между струй твоих,
В лесу из струй, и капли как плоды снимают.
Живым под зонтиками не увидеть их.
И нас они не вспоминают,

Лишь холодом и влагой проходя
Сквозь кости наши и одежды.
Во сне предвестники дождя,
Они блуждают между

Мыслей наших, и обходят
Мысли как угловатые предметы.
Их воды водят
По планете.

Ты, дождь, есть память. Охвати меня
И пробери до сердца сердцевины.
Спаси меня от суеты огня
Забвения. Дай мне в сороковины

Промокнуть памятью, набухнуть, тяжелее стать
На жизнь еще одну, и как беременность ее нести.
Как образ буду я оберегать
Во чреве памяти, и каждый день блюсти

Из прожитых не мной!.. Но все ж ты - пар, душа.

Все высушит забвенье.
Ты забываешься, мутнеешь не спеша.
Лицо, глаза, колени…

И вот уже не помню я тебя.
Вернись же ливнем, струями разгладь мои морщины!
Сияющие облака клубя,
Уходят мертвые в небесные лощины.

ПЕТРАРКА

"Ты смотришь на меня из темноты…"
Петрарка. "На смерть мадонны Лауры"

Уж я знаю: смотришь на меня всегда ты.
Дня свет для меня из твоих очей льется.
Потому тебя не вижу, объятый
Морем лучезарного взгляда. Тону без лоций.

Не могу уж я на жен коситься,
Не могу уж я творить злое,
В упряжи лучей славы твоей тащиться
Счастье мне, осленку. Ничего не скрою

От тебя, не утаю и моленье:
Дай увидеть лик, что слепит взглядом.
Отведи светлый взор на одно мгновенье,
Чтоб тебя узреть мне напротив, быть рядом.

И затмение солнца не затмит мой разум,
Благочестия хоть оковы и растают,
И на воле я окажусь разом,
Как осел молодой на пастбище в мае.

И не брошусь бежать я ни к каким обольщеньям,
И свободу приму, как рану ножевую.
Буду лишь смотреть, как попоной, укрытый тенью,
На тебя, усопшую, как на живую.

ПОЛИКРАТ

"Пифия! Ты мне сказала горе:
В войне поражение, мор и глад.
Ты говорила, и глаз твоих серое море
Сияло передо мной, и флот мой топил твой взгляд.

Мор ты сказала верно: все умерли жены
В сердце моем. Войди же в пустой чертог.
Быстрее влюбленная кровь обегает вены
И восставляет пурпурную башню меж ног.

Так же ты не ошиблась, когда о гладе
Мне говорила. Не скоро его утолишь.
Так накорми же царя любовью. О кладе
Мечтаю, в ночной темноте которого не утаишь"

В битвах разбит Поликрат, вымерло и обнищало
Царство его, но по-прежнему он блажен:
Та, что несчастья правдиво ему предвещала
Тешит его, любимейшая из жен.

Сына родит, который из праха поднимет
Земли отцовы, и дочь, что просватает бывший враг.
Боги так любят тебя, что и в хижине с ними
Как с пастухами смеешься, хоть беден и наг.

Счастлив же ты, Поликрат, так дружны с тобой боги,
Что без даров появляются на твоем пороге,
Да и взаймы берут последнее, но по-свойски.
Можешь с улыбкой глядеть на свое разбитое войско.

АДЕЛИ

- Ужель
Это Адель, что играла и пела?
Печали не знала Адель, и предела
Радости. Не было дела
Ей до элегий печальных и од одурелых.
Колыбельные для Адели
Хариты слагали,
И Лель
Пел их.
Неужто они тебе лгали,
Адель?

- Не было счастья от колыбели
До этой пуховой черной постели.
В пальцах моих уже не свирель
Крепкоствольная, а шелковый червь. Я, Адель,
Вам говорю из-под земли:
Зря вы пришли,
Зря и уйдете. Зря пустоту,
Прах обоняя,
Стонам внимая
И осязая тщету.

Хариты, Лель меня венчали:
Вот на могиле сухой венок.
Как он одинок!
Люди меня не забыли, ибо не знали.
Только печаль меня посещала.
Ах, почему ж я ее не знала…

АНТИЧНОСТЬ
Ю.Ф.

Античность милая! Ты до тех пор жива,
Пока небытие тут, с нами, тенью, ночью, темнотою,
Кладбищенскою ямой. Пока звучат слова:
"Смерть ненавистная! Вот, я сужусь с тобою,
И на богов я поднимаю руки
За Юлию Вольноотпущенницу. Двадцать лет ей было,
Когда ей с жизнью выпала разлука,
И, не вкусивши сладость ложа мужнего, она вкусила
Горечь золота, и не дитя, а мед и мак
В ее руках" В Аид, иль в ночь, во мрак
Орфей кричит. Поэзия – всего лишь эхо крика,
Что из Аида к нам доходит. Эвредика
Желанная не выйдет. Но ласточки, что воровали жизни,
Вернутся нотами из каменного сада
И, острокрылых, их без укоризны
Орфей на ленты траура рассадит.

III
МОЕМУ СЕРДЦУ

***

Сверчок, ты летний мой хронометр –
Если сердце настроить мое по тебе,
Тахокордия, верно, с любовью меня познакомит –
Будут быстро-быстро крутиться часовые колесики в моей судьбе.

Я в лицо двенадцатиглазое часов
Смотрю, и стрелки колют глаза мне и циферблату.
Я жду звонка будильника счастья как столовращатель - голосов.
А что, если будильник просто не был заведен когда-то?
И ход часов прекратится раньше, чем я услышу зовы?
Я вижу лицо свое в зеркале циферблата –
У меня на лице – половина шестого –
Стрелки как пальцы ангела Иоанна Богослова
Заставляют меня молчать… О мой хронометр крылатый!
Часики лета! Ты бы жил у меня в груди,
В сердечном кошельке.
Тишина у меня впереди,
Смерть налегке –
Или все-таки дрожь и пот,
Пульс, совпадающий с пульсацией Вселенной?
Или жизнь так и пройдет –
Не для огня, для тлена…

ТОПОЛЬ

Вместо листвы уже небо на ветках твоих,
Тополь. Его ты на пальчиках держишь.
Ты - словно на промокашке расползшийся штрих,
Жизни моей разветвившийся стержень.

Схема веток твоих на ладони моей.
Ветер тебя растолкал - я в смятенье.
Вот на веточку жизни сел воробей -
У меня подкосились колени.

Что же будет с тобою, когда я умру?
Кто даст тебе душу, судьбу, имя?
Дай, я с веток твоих изморозь оботру…
Я за окном своим, для тебя незрима.

Но я вижу твой тонкокостный скелет,
Вижу твой ссутуленный позвоночник.
Плоти лиственной больше нет,
Не поэма ты, а подстрочник.

Так и я истончилась, тополь, прозрачней стекла...
Жизнь из русел на ладони моей утекла.

***

Что жизнь писательницы?
Вот что надо делать:
Годами ждать звонка
Из счастья своего,
И знать, что в нем живут чужие,
С несчастными друзьями пить вино,
Врать в дневниках, и в письмах, и в беседах,
И от себя самой скрывать любовь,
И быть отвергнутой мужчиной нелюбимым,
И нелюбимого другого отвергать,
Смотреть, как пьет он и спивается с любимым,
Им сострадать, но так и не помочь, -
Ведь есть избранник, пусть и не любимый...
Жить без детей, в неубранной квартире,
О детстве повесть написать, курить,
После пятидесяти - захаживать во храм
И с батюшкой беседовать о жизни,
Читать морщины на своем лице
И умерев, не побледнеть - зане
Освоено искусство макияжа.

***

"Я в третьем круге, там, где дождь струится,
Проклятый, вечный, грузный, ледяной;
Всегда такой же, он все так же длится"
(Божественная комедия; Ад, Песнь шестая)

Сентябрьcкий дождь все длится, длится,
Как жизнь моя, судьба моя.
Успеет ржавый бак налиться –
Тем паче чаша бытия.

Слежу, как прибывают воды,
На хляби мутные гляжу.
Как овощи взрастают годы,
Роняют головы в межу.

Утопший мотылек в корыте –
Вот неземная красота!
Ведь с мотылька дождями смыта
Пыльца, как с сердца суета.

А жизнь стоит и ждет поэта.
А дождевые воды ждут
Когда же их кончиной света,
Когда потопом назовут.

***

Там нет меня, где ходит в ветках ветер,
Скрипит сосна, как в старом доме дверь,
Но ни сосны, ни дома нет на свете,
Там, где был свет, сгустился мрак теперь.
И рощу обогнув, никто в мой дом не входит
И не ложится на мою кровать,
Ведь в доме, во дворе и в огороде
Растет полынь – границ не разобрать.
В дом не войти, собаку не позвать.
Я дом пережила. И внукам не узнать,
Где стол стоял, и где была кровать,
И сколько окон было. Но опять
Как кости поднимаются в пустыне,
Ослицей пред пророком предстают,
Так дом и двор во мне восстали ныне,
И огород, и сосны вслед встают,
И я держу мой дом, неудержимо
Растущий из подробностей, минут,
Из прошлого, из детского, из дыма,
Как сосны из семян своих растут.

***

Давлю хребты ручьев, ломаю горла струям
И воду мутную бросаю на дыбы.
Бью по щекам листву в ответ на поцелуи
И каплям разбиваю лбы.

Холодный, как мертвец, садится мне на спину
Весенний дождь. Он липкий, словно страх.
Когда же, наконец, его с закорок скину!
Ночь хлюпает в моих промокших башмаках.

Я знаю, это Бог. Кто мог иной обрушить
Сияющую ночь на существо мое:
Блескучий мрак дождя, трепещущие души
Полубесплотных струй – и все в зрачке Твоем

Отражено на миг. О звездный Твой зрачок!
Я в нем живу, бегу. Но почему Ты плачешь?
Не оттого ль, что вьюсь, в глазу как червячок,
Среди лесных ресниц Твоих? Задача!

И дождь, и жизнь – все будет позади.
Забуду и Тебя, неведомого Бога.
Лохмотья леса рву я на груди.
Разуюсь – вылью звезды на дорогу.

***

В такой грозе опешил конник,
И капли били подоконник
(Вразбрызг – отстрелянные гильзы)
И липли на стекло как линзы,
И гром на языке вертелся,
И дождь, дебелый от каленья,
Бежал по водосточным рельсам
И с силой ставил ударенья
На подоконник.

***

Отпусти меня в старый взъерошенный сад,
В тот, где дикие груши в лохмотьях стоят,
В тот, где ходит, колеблется зелень,
В тот, где воздух шмелями прострелен.

Каждый ветер зовет меня, манит туда,
Туда тянет иголку любая звезда.
Отпусти меня в сад для сугубой хвалы.
Там стволы как лучи и лучи как стволы.

***

Закат. Рентгеновские снимки
Качелей, лестниц… Я ль иду,
Скрипя наждачною тропинкой
В фотографическом саду?

Дорожка все в песочной сыпи.
Как будто бы по сухарю
Ступаю я. В качельном сипе
Вздымает девочка зарю.

Вперед качнется – и гребенкой
Закат сквозь липы пробежит,
Назад – поймает тень ребенка…
Качелей голос дребезжит…

Вперед – и по-другому плачет,
Вперед – назад, вперед – назад.
Но ничего уже не значит
В закате вытравленный сад.

***

Как дерева большого спил
В канве сермяжной берега
Там пруд лежал и в небе плыл,
В себе вращаясь бережно.

Тихонько двигалась вода,
Она вздыхала всплесками,
И было видно иногда –
Она продета лесками.

Курнали дети с берегов
Изогнутые удочки,
А на земле лежал улов
Как маленькое блюдечко.

Пупки ныряли поплавков,
Таились в тине окуни.
И лишь лягушки из кустов
То акали, то окали.

ФЕНИКС

Строят другие птицы гнезда,
А Феникс костер складывает себе.

Склевывая мушек, блестящих, как звезды,
Покорные пуховому небу и пернатой судьбе,
Пары, идущие за ассарий,
Один, потому что едина плоть,
О чем вы щебечете на базаре,
Пока другие готовятся сеять, жать и полоть?
О том, что Феникс бесплодна,
И проклята ее утроба,
О том, кто больше богоугодна:
Марфа—несушка или Мария—наседка.
Или восставший из гроба,
Как из выеденного яйца.
О том, что готовится в небесах новая золотая клетка,
И о явных признаках конца,
Потому что смерть уже стучится из земной скорлупы:
Не приходится надеяться на болтанку!
Скоро вылупится, и храма рухнут столпы,
И гробы вывернутся наизнанку.

И разве что последнее развлеченье:
Глянуть одним глазком на самосожженье.

Мир – прошлое мое, и с памятью сгорит,
И снова буду я крылом чертить на пепле
Безвидном и пустом Вселенной алфавит,
И ждать, пока Господь лампаду вновь затеплит,
Зародышем всего живого,
Зародышем костра очередного.
Бессмертие неизлечимо,
Перо мое неопалимо,
Одна забава: клюнуть херувима,
Летящего, как время, мимо.

В детстве пока я неба еще не забыла
Я рисовала свою могилу
И говорила:

Вместо креста поставьте на ней стрекозу
И тонкой травинкой напишите внизу:

Здесь, где трепещет лорнетом живым стрекоза,
Хранятся мои глаза

Они видели небо и землю в цветной и светлой красе
А теперь доверены стрекозе,
Потому что ушли
Осматривать внутренности земли
Ощупывать ресницами мхи
Слезами смачивать корни ольхи
Зрачками измерять темноту
Взглядами заполнять пустоту

Сквозь червиные норы смотреть на звезды – они
Этим лазам червей по замыслу Бога сродни:
Через них смотрят души в глаза телам,
Тем, что смотрят на души вослед червям

И как линзы крылья моей стрекозы
Лучами соединяют верхи и низы

На Елисейские поля
Моими глазами смотрит земля

ЗООПАРК

Быть может, что живу я в зоопарке. На забаву
Небесной черни, - не на радость Богу.
Так думаю, на попранную славу
Животных глядя, королей в позоре. Носорогу
Библейскому здесь дети тычут палкой в зад.
Вселенная есть только зоосад.
Ниспосланная свыше мне удача –
Не дар небес, детей каприз.
И завтра зубы заболят,
Заплачу,
И прокляну навязший на зубах ирис.
Я точно знаю: мы любили.
Но рядом нет тебя. Как может это быть?
Тебя в другую клетку отсадили,
И род прервался мой. И торжествует быт:
Квартирка, двор и куст.
Я Господу молюсь,
Целую пол устами, мыслью – небеса.
Толпа богов глядит и ржет, и тычет,
Не зная, что смотрю на чудеса
Как на плевки, что плебс не возвеличат
Ни слава заточенная чужая,
Ни плод познания из зоосада рая.

***

Я живу в своей судьбе как в тюрьме.
Обещают амнистию мне –
Обещают чужую судьбу.
Обещают свадьбу в гробу.
Обещают славы позор,
Обещают стеклянный забор,
Прогнозируют даже тебя,
Если ангелы затрубят.
Только я останусь в своем дому,
Пусть похожем и на тюрьму.

КИТАЙСКАЯ СЛИВА

Жизнь моя, ты и не должна быть счастливой,
Дни мои ничем не обязаны мне.
Помню сухую сливу
На Великой китайской стене.

Миллиарды китайцев и монголов,
Песком просыпавшиеся сквозь пальцы камней,
Видели иероглифы ее ветвей голыми,
Помнили ее, забывали о ней,
Но был ли хотя бы один, кто ее не заметил,
Серебряную с чернью от колкой ласки дождей,
Словно обледенелую – летом,
Словно обугленную – среди снежных полей.
Изогнутую как лук и китайская скрипка,
Как пара сплетенных древесных струй.
Как два языка, для предсмертного крика
Прервавших поцелуй.

Сливы живые толпятся в горах.
О, плодоносная суета!
То, что цветами зовете – прах.
Перегною достанется их красота.

Слива великая у Великой стены,
Как ты звенишь, когда осыпает ветер
Крошку кирпичную с западной стороны
Прямо на грудь тебе... Но засмеются дети –
И заскрипишь, и застонешь. А почему –
Знать не угодно сухому уму моему.

***

Я могу желваками играть,
Могу ногти в ладони вонзать,
А могу и за ним, за окно,
Да на снежное полотно.

Сделай что-нибудь с сердцем моим.
Господи, умягчи,
Боже мой, ужесточи,
Но не оставь таким.

Пусть жидкое, словно ртуть,
Убежит из моей груди,
Чтобы мне опасть и уснуть,
И – ничего впереди.

Пусть твердое, как алмазный резец,
Изнутри искромсает меня.
Только чтобы потом конец,
На лице – простыня.

Но говорит херувим:
"С сердцем живи своим.
Да, ты ад вобрала в него,
Но каплю одну всего"

МОЕМУ СЕРДЦУ

Сердце любимое, как нас с тобой обманули!
Я как ребенка счастьем манила тебя, ты бежало,
Приближаясь, все громче в груди топотало,
Пестрый кулек жизни земной мы с тобой развернули,
И увидели,– счастья в нем и не бывало…

Ну не плачь, не сжимайся, ты все, что осталось
У хозяйки твоей. Драгоценность из плоти!
Я ношу тебя с гордостью, ты как награда досталось
От родителей мне. Ты Золушка, вечно в работе,
Ты бессонные часики, заикающийся голосок
Тела – и телу гроб сколачивающий молоток.

Сколь лучше слышать семенящие твои шажки,
Чем поступь даже и любимого человека рядом!
Часто от отчаяния и тоски
Хочется мне приблизить свидание с адом,
Но едва ты почуешь неладное: веревка иль нож, -
Затрепещешь птенцом, забьешься, загремишь горохом,
И опустятся руки преступные.… Как такое убьешь:
Ювелирное, но живое, ретиву'ю маленькую дуреху…